Записки арестанта – жанр популярный как в Российской империи, так и в ее обломках. И самый жуткий момент этих воспоминаний – время погружения в тюремную жизнь. Мы выбрали несколько отрывков из будущей книги политзаключенного Владимира Козлова, отражающих как отношение его к неволе, так и порядки в наших «централах».
«После моего ареста сотрудниками КНБ РК (Комитета национальной безопасности Республики Казахстан) 23 января 2012 года прошла целая жизнь. Другая жизнь. Лишенная свободы и права на самоопределение, как написано в «Минимальных стандартах...» Комитета ООН по правам человека. Жизнь, насыщенная тем, что может быть только здесь, в Системе, что трудно, невозможно понять иначе, как только побывав с этой стороны забора. Была внутренняя тюрьма НКВД, родом из тридцатых годов прошлого века (следственный изолятор КНБ (СИ)) Алматы. Жуткое пробуждение первого утра — это не сон!!! — в камере, на нарах из металлического уголка и редких арматурин, заменяющих собой матрац и постельное белье.
Камера №1, специальная, для «гостей», чтобы побыстрее пришло ощущение реальности и безвозвратности того, что было жизнью прежде. Январь на улице, январь в камере. У меня была дубленка, и всю ночь пришлось передвигать ее вдоль тела вверх и вниз, чтобы обогревать и ноги, и голову. Потом была камера потеплее, по большей части одиночная.
Иногда были еще кто-то . Сначала бедолага шофер-дальнобойщик , по таможенным нарушениям. Сказал, что «заехал» только вчера и вообще в первый раз, но в сумке, которая якобы принесена им из машины, все было уложено по-арестантски , да и знания тамошнего бытия были явно не «суточного разлива». Может быть, «ходок», стесняющийся об этом признаться, но, скорее всего, «наседка». Позже я узнал, что в СИ КНБ есть штат таких, их нанимают «посуточно» с воли время от времени.
Были еще майор полиции Арман и «намазхан» Стас, с исламом принявший имя Али. Не было воды и туалета в камере. И то и другое — в пятилитровых баклажках. «Писсуар» баклажечный — по малой нужде, а для «вдруг приспичило и терпеть невмоготу» в углу стояло пластиковое ведро.
Если наступало «вдруг» — дополнительно использовались два больших пакета, один в один, потому что иначе было бы невозможно далее находиться в камере. Вернее — пришлось бы находиться, без вариантов, потому как передвигающиеся по ковровым дорожкам контролеры на просьбы о внеочередном выводе в туалет не отзывались никогда. «Васьки» (онипо традициям НКВД называли друг друга «Вася»; женщины — «Василиса») службу свою несли исправно.
В позе «летящего дельфина»
О людях — с «васьками» не сложилось почти никак. Не то чтобы пытался как-то наладить, нужды такой не было, потому как всегда принимал все как оно есть и просто наблюдал, анализировал, понимал, и было достаточно. Слава Богу, родился не в ящике письменного столапапы-чиновника , а в нормальных трущобах, в землянке Актюбинска, и по жизни приходилосьпо-всякому . Если короче — шока не было.
Иногда кто-то из «васьков» сам начинал разговор, если конвоировал меня один. Такое случалось редко, потому что конвоиров всегда было двое — впереди и сзади, и передний непрерывно кричал: «Не выходить, не выходить!», пока меня вели из корпуса в корпус на следствие или к адвокату. Это тоже из НКВД, чтобы арестованный случайно не встретил никого по пути, прятались даже следователи.
Были конвойные, которые знали меня еще по воле, интересовались политикой, что-то читали. Не буду сейчас ничего детализировать, потому как эти парни, скорее всего, еще служат там же. Были такие, которые говорили, что они все понимают и желали мне скорейшего освобождения. Это не мешало им нести службу как должно, но их доброжелательность помогала легче переносить кретинизм условий в целом.
Случались и доверительные беседы с «хозяином» по форме и сути. Почему-то совсем не казалось странным, что руководить тюрьмой КНБ должен был только «красный». Господин полковник КНБ был по сути совершенно «товарищем полковником», и это не удивляло, если «живешь» в тюрьме, построенной для «красных» «красными», по потребностям «красных», в «красное» время, в «красной» стране. Полковник был совершенно органичен в этом «заповеднике» КНБ, где мало что поменялось с тех «красных» времен: разве что закрыли решеткой нижний подвальный этаж, где, скорее всего, были расстрельные камеры, и стали вполне сносно кормить...
Сидел, думал: а что еще изменилось? Не вспомнил. Били тогда (лично не видел, но читал — били жестоко) — бьют и сейчас. Меня не били, но в том, что другим доставалось, сомнений нет после столько времени, проведенного внутри системы. Даже там, при той звукоизоляции, иногда доводилось слышать звуки, которые не спутаешь ни с чем другим.
Арман как-то рассказал, что его подельнику, сержанту, досталось жестко. Парень недавно вернулся из армии, служил в разведроте, в группе захвата в полиции. Их с Арманом так «приняли» при задержании, что СИ КНБ не принимал их, пока не составили акт о том, что они в таком виде поступили, с видео.
Сержант нашел в себе силы активно выразить свое отношение к «входному формату» встречи(крики, мат, угрозы, наручники, пробежка в позе «летящего дельфина» — когда руки в наручниках за спиной задирают так высоко, что лицо упирается в колени, и — бегом!). И его поместили в отдельную камеру и чуть позже вся смена «васьков» дубинками и ногами выбивала из него то, что они посчитали спесью, вместе с достоинством, естественно. Тогда мне эти рассказы казались преувеличением, сейчас я не верю — я знаю, что такое случается гораздо чаще, чем об этом бывает известно.
Не устаю восхищаться своей маленькой любимой женой. Алия в условиях, в которых очень многие впадают в безнадегу, уныние, депрессию, вдруг нашла в себе такие силы и качества, что уже тогда, в СИ КНБ, я неоднократно слышал от следователей стоны на тему «пожалуйста, усмирите вашу жену». На это у меня всегда был один ответ: «Вот когда придет ваше время отвечать за то, что вы сейчас творите, дай Бог вам таких жен».
Отремонтировал? Уходи!
В мае 2012 года меня этапировали в Актау через СИ-18 Алматы. Детали этапа описаны в первой части, там же — о моем пребывании транзитом в тюрьме Актобе и прибытии в тюрьму Актау, где мне довелось пробыть, опять же преимущественно в одиночке, последующие шесть месяцев. Была жесткая «схлестка» прямо в «шлюзе», куда прибывает «автозак» со «столыпина».
Меня взбесило требование сесть на корточки и повернуться к стене. На мое требование показать нормативный документ, который предписывает исполнение этого распоряжения, администрация СИ замешкалась. Нет сомнений, что другого арестованного, скорее всего, «прессанули» бы жестко и быстро, но по мне, очевидно, уже была информация, и дело закончилось появлением начальника СИ и моей с ним беседой тет-а-тет .
В дальнейшем мы вполне корректно общались, и он даже согласился впоследствии на то, что я отремонтирую «своими силами» две большие камеры в соседнем корпусе, с тем чтобы потом в одной из них «поселиться». Отремонтировать получилось, но пожил там только неделю, после чего был снова переведен в маленькую полуразбитую одиночку карантинного отделения, в «заморозке». Во второй отремонтированной камере весь срок до суда пробыл Серик Сапаргали.
В «централе» Актау я читал, писал, но больше уже писал, чем читал, потому что готовился к суду. С 6 утра до 21 часа я читал десятки томов шайкеновской ахинеи, фэнтази экспертов и писал, писал. Делал один перерыв на чай, спасался вентилятором «от Алии», обливался водой из шланга, ведущего в смывной бачок в туалете — и снова читал и писал. Иногда удавалось перекинуться парой слов через вентиляционное отверстие с другими арестантами и даже кому-то давал иногда консультации по их статьям; у меня был в камере УК РК с комментариями.
Тюрьма Актау в то время была «на ходу» и арестанты обладали рядом возможностей, не предусмотренных правилами содержания. Кроме меня. Моя камера была в такой «заморозке», что никакие «блага цивилизации» проникнуть туда не могли никак, хотя со стороны арестантов такие попытки были. Напротив входа в мою камеру был установлен стол со стулом, где почти круглосуточно находились сотрудники КНБ в штатском.
«На смене» они были по двое. Один отдыхал в камере, находящейся в конце «продола»(коридора), второй бодрствовал, а также сопровождал меня и конвоира СИ на допросы в другой корпус тюрьмы. Одного такого «выловила» мой адвокат Венера Серсембина и потребовала объяснить, кто он такой и на каком основании находится на режимном объекте. Парень сбежал, а поход адвоката к начальнику СИ (в то время был уже другой) окончился невнятным мычанием на тему «ну, вы же сами понимаете...» Когда меня привели в камеру обратно, «конторщик» уже сидел за тем самым столом и улыбался.
В то время у меня была возможность переправлять «на волю» свои записи, поэтому о деталях пребывания в СИ Актау повторяться нет смысла. К сожалению, мой второй адвокат, который в отличие от Венеры был со мной с самого начала (с 24.01.12), по каким-то причинам «сдулся». Чем ближе был суд, тем чаще он приходил на встречи с явного «бодуна». Позже я узнал о том, что его по утрам вытаскивала из запоя Алия, и его КПД стремительно снижался. Потом он и вовсе позволил себе некоторые вещи, трудно поддающиеся объяснению с использованием здравого смысла, но при этом дающие повод требовать объяснений, но это отложено до времени, когда я смогу сделать это сам.
Тюремный лохотрон
Был еще эпизод, о котором тогда сообщать было неправильным по причинам, понятным тем, кто прошел через Систему. После приговора, когда уже было понятно, что впереди лагерь, мне поступило предложение «купить билет» для отбывания наказания по месту жительства.
Нет разницы, кто именно мне это предложил; понятно, что это был человек в погонах, но доказывать что-либо нет ни смысла, ни возможности, поэтому без персоналий. Запросили ни много ни мало 50 тысяч долларов. Исходили, скорее всего, из того ажиотажа, каковой постоянно присутствовал вокруг моего пребывания в СИ, комитетского антуража и прочего.
Естественно, это предложение своего продолжения не имело, но польза от него была: для переговоров с гипотетическими «спонсорами» мне был предоставлен сотовый телефон, что в условиях «заморозки» сильно порадовало. Позже, перед самым этапом, этот телефон «сработал» в провокации, организованной все теми же «комитетскими», и я получил десять суток карцера. Уверен, что это доставило удовольствие тем, у кого не получилось «лохануть» меня на 50 тысяч неживых американских президентов.
Сомнений в том, что вся история была «лохотроном» с самого начала, нет никаких. Не те были фигуры, не та ситуация и уж точно «не тот» зэк, чтобы можно было решать вопросы «традиционно». Позже я уточнил, что и сумма была завышена более чем в десять раз против «обычной». Так сказали те, кто «в курсе».
Конечно, хотелось поехать туда, где семья будет рядом, тем более что и УИК (Уголовно-исполнительный кодекс) однозначно предписывал ехать «по месту жительства», но... и Мухтар Аблязов, и Галымжан Жакиянов были в свое время отправлены «подальше», и было мало сомнений в том, что и я «уеду» в том же направлении.
Так и вышло, но об этом позже. А тогда, в последний день (!) перед этапом, меня ждал карцер СИ в Актау. Закрывали меня туда уже после 22 часов в последних числах ноября; ночью уже морозило вполне серьезно, со снежком.
Мне не разрешили взять ничего: ни матраца, ни подушки, ни одеяла, ни теплой одежды: «там дадут». «Там» ничего не дали, просто завели во что-то темное, вонючее, холодное и сказали: «До завтра». Лязгнули запоры (очень противный, зловещий звук, везде одинаковый) и — добро пожаловать.
Помещение примерно 3х4 метра. Стены бетонные, пол бетонный, потолок бетонный. Есть окно под потолком, примерно 50х70 см, зарешеченное двумя решетками и — без стекла вообще! Под окном батарея отопления — холодная. У стены маленький стол. Стула или лавки — нет. Вонь сортирная висит как дым. Нашел, откуда прет: в углу стоит ведро жестяное из-под краски, приспособленное, судя по содержимому, для отправления естественных нужд разного формата.
Все: стены, пол, стол и даже потолок — в толстенном налете грязи всевозможного происхождения, в том числе и... ну, когда под рукой нет туалетной бумаги. Воды тоже нет — никакой и ниоткуда. Есть холод. Жуткий. Пронизывающий. Бетонно-снежный , потому как в окно без стекла задувает ветер, залетают снежинки. Красивые. В свете где-то там горящего фонаря — ажурные, порхающие. Ложатся на грязный бетон и долго не тают. Видимо, грязь теплее бетона, иначе, наверное, не таяли бы вообще.
Ложиться на этот пол противно, да и нет смысла, теплее не будет, потому как мои 36.6 уйдут в этот мерзлый бетон быстрее, чем я заснул бы, если бы смог. А какой «букет на дорожку» я приобрету после лежания в грязи и холоде! Понял — не стоит. Спать охота страшно, но спать в таких условиях еще страшнее. Всю ночь ходил, сидел на корточках, снова ходил и снова сидел — и так до 6 утра. Эмоции описывать не буду, такое бумага не стерпит. В 6 утра — «амнистия». Через несколько часов — в этап, и меня уводят в камеру — собраться в дорогу.
Вагончик тронулся
В камере — как Мамай прошел. Был обыск. Все, абсолютно все мои вещи — на полу, большей частью рассыпанные (продукты), поломанные, порванные, истоптанные. Очень долго вытирал, собирал, складывал. Выяснилось, что кое-какие предметы в процессе обыска исчезли вовсе: наручные часы новые, радиоприемник, машинка для стрижки волос — очень хорошая, новая, ещечто-то по мелочам... Выяснять уже нет времени, да и так все понятно: пусть кому-то будет хорошо.
Срок большой, этап дальний, собираю все, что пригодится. Получилось три сумки, большие и тяжелые. Ведут вниз, к «шлюзу», где ждет «автозак» до «столыпина». Еще один обыск: принимающий нас конвой делает свое дело.
Нас, попутчиков, около двадцати человек. Кое-кто интересуется: куда этап? Спрашивают так просто, все уверены, что повезут в Атырау, потому как все местные и всегда везут туда. У меня такой уверенности нет, я в текущем режиме «не местный» (хотя прожил в Актау 40 лет), алматинец, но повезут меня куда-то не туда, где Алматы. Старший конвоя отвечает: «в Петропавловск» — все смеются такой нехорошей шутке.
Проходим с вещами по одному, и кто-то мельком смотри на папку со своим «делом» (конвойныйдержит папку в руках, выкрикивает фамилию, нужно называть имя-отчество , статью, срок, режим) и видит: «СКО, Петропавловск». Шум, гам — как, почему?! Людей возмущает, что это далеко — очень и что там холодно — очень. Они еще не знают, что это «Питер» — «тройка»; что там таких — очень, еще очень и очень... Я тоже этого не знаю, тогда, но уже есть ощущение чего-то тоскливого.
В «автозаке» — друг на друге, битком. Холодно, отопления не предусмотрено. В очередной раз благодарю Алию за то, что снабдила меня теплыми вещами. У многих их нет, ехали в Атырау, а не в Питер.
Приехали на станцию Мангышлак. Автозак. Погрузка в режиме «скорей, пошел, скорей!!!». Лай овчарок, крики, топот, три сумки в двух руках, по тесному тамбуру с поворотами бегом, все в первую камеру; нас 20, с вещами, мест — семь, без вещей. Потом по одному — обыск в соседней камере. Когда меня обыскивают — слышу, как кто-то кричит мое имя оттуда, с воли... Потом узнал — Алия, Алик, актауские друзья...
Поехали... Вагончик тронулся... Впереди очень много чего всякого. Вот теперь почувствовал — я зэк надолго. Плохо. Надежда и ожидание. Все проходит — и это пройдет. Едем...»
Комментариев нет:
Отправить комментарий